Имя Юрия Яковлевича Соловьева (1871-1934) хорошо известно исследователям отечественной внешней политики. Ему выпала судьба стать последним руководителем дипломатического представительства России в Мадриде до Октябрьской революции 1917 года, первым и некоторое время единственным высокопоставленным дипломатом «старого режима», признавшим власть Советов. Его мемуары, озаглавленные «Воспоминания дипломата», до сих пор остаются ценнейшим источником по истории МИД России первых десятилетий ХХ века.

Ю.Я.Соловьев родился в семье известного государственного деятеля эпохи либеральных реформ Александра II, тайного советника и сенатора Якова Александровича Соловьева, сыгравшего заметную роль в подготовке освобождения крестьян от крепостного права. После окончания Императорского Александровского лицея, он поступил на службу в Министерство иностранных дел. Первый опыт работы за границей молодой дипломат приобрел в должности второго секретаря русской миссии в Пекине. Затем Соловьев провел 6 лет при дворе греческого короля Георга I. В 1905 году он руководил миссией в маленькой Черногории, где оказался в центре дипломатического инцидента, вызванного антироссийскими заявлениями наследника черногорского престола после поражения русского флота при Цусиме. Российский дипломат не оставил их без ответа и дело окончилось его досрочным отъездом. В 1906-1908 годах Соловьев работал в Бухаресте, вернувшись на родину возглавлял Бюро печати МИД, а потом занимал должность первого секретаря российской миссии в Штутгарте, столице Королевства Вюртемберг. Наконец, весной 1912 года он был назначен советником российского посольства в Мадриде.

«В Мадрид я попал в очень глухое время, - вспоминал Соловьев много лет спустя. – Это было начало мая, там уже наступила большая жара, и жизнь, как это всегда бывает летом в Испании, замерла… Поселился я в одной из двух больших мадридских гостиниц, только что отстроенных. Очень скоро я убедился, что Мадрид почти во всех отношениях уступает Штутгарту и что в Испании чувствуешь себя вдали не только от европейских столиц, но даже и от Европы».

Сходного мнения придерживались и многие другие иностранные дипломаты. «Настроение у моих коллег было самое подавленное, - свидетельствует Соловьев. – Они страдали острой ненавистью к месту своего пребывания, бесконечно жаловались на неприятности жизни в Мадриде и этим самым еще больше отравляли существование себе и другим». «В Мадриде, - продолжает он, - испанское общество, относящееся весьма отрицательно к иностранцам, обычно старается оградить себя от дипломатов. Оно думает, что Испания до сего времени является мировым центром и что каждый иностранец, попадающий в Мадрид, должен считать для себя большой честью, если его через несколько лет жизни в Мадриде признают за испанца. Это обыкновенно и удается тем из дипломатов, которые играют в испанцев, или же тем, к которым испанцы понемногу привыкают. Последнее ожидало и меня».

«Как бы то ни было, - признавал впоследствии дипломат, - вся испанская жизнь необыкновенно своеобразна. Лишь после нескольких лет жизни в Испании начинаешь разбираться в характере и мировоззрении испанцев. Первое же время иностранец ничего не понимает, относится ко всем критически и при этом чувствует себя как бы оскорбленным прирожденной замкнутостью и высокомерием испанцев, смотрящих сверху вниз на каждого иностранца. …В общем, за редким исключением, испанцы поражают своим узким кругозором и полным отсутствием космополитизма. Только при более тесном контакте с испанцами в них находишь много положительных свойств характера, но все затруднение для иностранца заключается в том, что ему приходится брать на себя весь труд приспособления к местной среде. Подойти ближе к иностранцу и постигнуть жизнь и интересы представителей других национальностей совсем не в духе испанца. В этом отношении они представляют полную противоположность нам, русским».

По признанию Соловьева, служба в русском посольстве в Мадриде до начала Первой мировой войны «была весьма несложной: между Россией и Испанией дипломатические сношения были развиты весьма слабо, а потому и деловая переписка посольства была крайне ограниченной». Российско-испанские торговые связи в то время также не отличались интенсивностью. «В Барселону заходили суда Добровольного флота, перевозившие из Одессы зерно, а Барселона в свою очередь до войны посылала в Россию апельсины и лимоны, а также в небольшом количестве испанские вина. Кроме этого, в северные испанские порты шел лес из Финляндии».

«В отличие от большинства европейских столиц, - вспоминал позднее Соловьев, - в Мадриде в то время вообще не было русских». Единственным «соотечественником», которого ему удалось отыскать, оказался «русский медведь» (oso ruso) из городского зоосада. «Я сочувствовал ему, - отмечал дипломат, - потому что в большую жару он страдал больше меня, не имея возможности снять свою шубу».

После рокового августа 1914 года работы у русских дипломатов в Мадриде существенно прибавилось. Испания, объявившая о своем нейтралитете в войне, оказалась одной из немногих стран, способных выполнять посреднические функции между враждующими сторонами. Российское посольство в Мадриде часто вело через секретариат короля Альфонса XIII переговоры с Германией и Австро-Венгрией по вопросу об обмене пленными. Разбор дел по защите русских на вражеской территории стал в годы войны одним из основных направлений деятельности дипломатического представительства.

В 1916-1917 годах Соловьеву неоднократно приходилось брать на себя руководство посольством. Впервые это случилось в марте 1916 года, после отставки и скоропостижной кончины российского посла барона Федора Андреевича Будберга. Позднее Соловьев вспоминал: «В связи со смертью посла испанцы отнеслись к нам с большим вниманием. Через час ко мне приехали с выражением соболезнования генерал-адъютант короля и первый министр граф Романонес… По приказу короля, несмотря на то что Будберг перед смертью был уволен в отставку, русскому послу были отданы все почести полагавшиеся при похоронах иностранного посла в Мадриде. Эти почести приравниваются к тем, которые воздаются в Испании генерал-фельдмаршалу. В похоронах принимал участие весь мадридский гарнизон. В 12 часов дня был произведен пушечный салют. Тело посла везли на лафете, за которым шли представитель короля инфант дон Карлос, все придворные, все министерство и союзный и нейтральный дипломатический корпус».

«В связи со смертью Будберга, - пишет Соловьев, - не могу не упомянуть о трогательном эпизоде, рисующем, насколько далеко отстоят друг от друга, и не только географически, Испания и Россия и насколько трудно бывает русским, попавшим волею судеб на всю жизнь в Испанию. Я получил письмо, написанное по-русски, но подписанное испанским именем, от одной русской женщины, мне совершенно незнакомой. Оказалось, это была дочь писателя Данилевского, вышедшая замуж за испанского офицера, служившего на острове Ибица, одном из Балеарских островов. В письмо было вложено пять песет. Она просила купить на эти деньги фиалок и положить на гроб посла. В письме она рассказывала о своей жизни на чужбине и о том, как она каждую неделю носит цветы на могилу двух русских матросов, случайно похороненных на этом острове».

Преемник барона Будберга, князь Иван Александрович Кудашев, оказался последним послом императорской России в Испании – в марте 1917 года он был отправлен в отставку министром иностранных дел Временного правительства П.Н.Милюковым за монархические настроения. Ю.Я.Соловьев, снова оставшийся во главе дипломатического представительства, согласовывал с испанской стороной кандидатуру первого посла «свободной России». Им стал Анатолий Васильевич Неклюдов, бывший русский посланник в Стокгольме, прибывший в Мадрид в конце мая 1917 года. На церемонии вручения им верительных грамот Соловьеву пришлось присутствовать во фраке: в Мадриде у него был лишь русский камергерский мундир, в котором он привык являться на аудиенции к королю, но его ношение было запрещено одним из первых циркуляров «демократического» министерства. Это обстоятельство удивило Альфонса XIII, не любившего видеть при своем дворе кого-либо в штатском, но другого выхода у дипломата не было.

В августе 1917 года Соловьев вновь оказался во главе посольства, поскольку А.В.Неклюдов под впечатлением ликвидации государственного переворота, задуманного генералом Л.Г.Корниловым, послал незашифрованную телеграмму А.Ф.Керенскому, в которой упрекнул «президента республики» в том, что он губит Россию, и заявил о своей отставке. До Октябрьской революции Соловьев успел получить из Петрограда лишь одобрение МИД в связи со своим вступлением в управление посольством. По приходившим из России телеграммам чувствовалось, что страна все более погружается в хаос. Но, «несмотря на неопределенность положения в Петрограде, - вспоминал впоследствии дипломат, - отношения мои с испанским МИД продолжали оставаться вполне нормальными».

Официальное сообщение об Октябрьской революции в Мадриде получили с опозданием в несколько дней. Неделю спустя в испанскую столицу прибыл бывший генерал-губернатор Финляндии Михаил Александрович Стахович, назначенный послом в Испании незадолго до падения Временного правительства. Ему так и не удалось вручить испанскому королю свои верительные грамоты, подписанные еще Керенским, но он решил остаться в Мадриде на положении частного лица. В этом качестве несостоявшийся посол поддерживал активные контакты с дипломатами стран Антанты и главами других российских представительств за рубежом.

Согласно международному праву, падение Временного правительства означало прекращение формальных полномочий представителей России за границей. Однако правительства большинства государств, отказавшись признать советскую власть и надеясь на ее скорое падение, продолжали поддерживать официальные отношения с дипломатами Временного правительства. Подобная ситуация не имела прецедентов в истории.

После прихода к власти большевиков перед зарубежными представительствами России встала острая проблема самоопределения по отношению к новому правительству и его миротворческой политике. Почти все российские послы за границей выбрали путь бойкота советской власти. Исключение составили лишь поверенный в делах России в Португалии барон П.Л.Унгерн-Штернберг и Ю.Я.Соловьев. В отличие от своего лиссабонского коллеги, Соловьев не ответил на циркулярную телеграмму наркома Л.Д.Троцкого от 17 ноября 1917 года с предложением подтвердить свое согласие работать под руководством советской власти: после инцидента с Унгерном-Штернбергом все шифрованные сообщения, направлявшиеся русскими дипломатами в Петроград, перехватывались властями стран Антанты. Но выбор дипломата был однозначным. «После Октябрьской революции я считал, - вспоминал он впоследствии, - что оставаться дальше в роли представителя «покойного» правительства невозможно. Я был 6 лет советником русского посольства в Мадриде и мог поставить свой авторитет, приобретенный за это время, на службу лишь правомочного и дееспособного русского правительства… Поэтому я решил выяснить возможность признания испанским правительством советского, а в случае отказа – покинуть Мадрид, где мне больше нечего было делать».

Не имея связи с революционной столицей, дипломат попытался самостоятельно проводить в жизнь инициативу II съезда Советов о всеобщих мирных переговорах, для чего провел серию встреч с руководством МИД Испании и послами воюющих держав. Соловьев также предпринимал шаги для того, чтобы добиться признания советского правительства Испанией, однако в этом деле, зависевшем не только от его усилий, он потерпел вполне предсказуемую неудачу. В начале января 1918 года дипломат направил министру иностранных дел Испании личную ноту, в которой, «ввиду того, что испанское правительство не признает существующего в России правительства», заявил о том, что считает свою миссию в Мадриде оконченной. Вскоре после этого российский представитель получил прощальную аудиенцию у Альфонса XIII и уже 1 февраля покинул Испанию. В российско-испанских отношениях наступила 15-летняя пауза.

Мадридские газеты, посвятившие отъезду Соловьева несколько строк, отмечали, что он возвращается на родину. Однако путь домой через послевоенную Европу оказался делом затруднительным. В Швейцарии, Польше и Германии дипломату пришлось провести в общей сложности 4 года. Все это время бывший камергер русского императорского двора активно вращался в кругах эмиграции, сочувствовавшей советской власти. Весной 1922 года ему удалось встретиться с наркомом Г.В.Чичериным, задержавшимся в Берлине после заключения Раппальского договора, и договориться о своем возвращении на дипломатическую службу.

В августе 1922 года Соловьев приехал в Москву. На протяжении последующих пяти лет он занимал ответственные должности в центральном аппарате НКИД, а в 1927 году перешел на работу в исполком союза Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР. Его знания и опыт оказались более чем востребованными на родине, где ему, как и Г.В.Чичерину, довелось стать одним из «связующих звеньев» между дореволюционной русской дипломатической школой и советской дипломатией.

Автор: Михаил Российский,

 кандидат исторических наук

Опубликовано в газете "Комсомольская правда в Испании"

(c) 2006, Ediciones Rusas Mediana, S.L., "Комсомольская правда в Испании"