Ночным сторожем меня устроил местный «Каритас». Я заранее пою гимн этой благотворительной организации, мысленно представляя, каким мог бы выглядеть памятник создателю (или создателям) его от имени всех бедствующих беженцев мира. Я бы поставил ему памятник в виде могучего дерева с глубоко ушедшими в землю корнями и щедро дарящего свои плоды проходящему путнику.

Эта организация и по сей день безвозмездно выручает мою семью продуктами питания и одеждой. Работают там – на общественных началах - чаще всего люди пожилые и религиозные. Их называют «волунтариос» - добровольцы. Они излучают свет веры, который успокаивает и приводит в равновесие еще и душу исстрадавшегося, или заблудшего. В городке, где я живу, человеком, щедро излучающим этот свет для беженцев, является сеньор Пабло. В шутку, между собой, мы его называем «наш Паша». Ему около семидесяти. У него взрослые дети, славная жена, которая прощает нам частые визиты в их дом с разными просьбами. И уникальная теща, которой скоро исполнится сто лет. Она глубоко набожна, всегда приветлива без всякого намека на старческий склероз. О современных средствах продления жизни и укрепления воли - уринотерапии, занятиях incni, или же экстрасенсах - она не имеет никакого представления. Ей продлевает жизнь и дает волю Вера. Пример, достойный подражания, особенно для нас, беженцев из страны еще недавно торжествующего атеизма. Здесь я начинаю глубже и не без боли в душе понимать, каких божков на трибунах нам подсовывали вместо истинного Бога. И еще то, что есть вульгарный материализм. Излучая свет истинной Веры, волонтеры «Каритаса» лечат мне и, думаю, многим другим из моей страны, все еще не отошедшей от атеизма прошлого, душу. Дай Бог им сил и терпения.

Конечно, выехав в другую страну из той, где система придавала большее значение должности, чем личности человека, я мог бы внутренне оскорбиться, когда «Каритас» предложил мне работать ночным сторожем в дискотеке. Но к тому времени я успел глубоко осмыслить фразу, сказанную одним из моих соотечественников: «Слушай, старина, какое у нас право здесь на кого-то обижаться, ведь не они нас сюда приглашали, а мы сами прискакали без оглядки. Так что терпи, или же возвращайся, чтобы сражаться теперь уже за другое светлое будущее для своих соотечественников».

В общем, работа ночного сторожа для меня была вполне подходящей - на языке служащих у нас в стране ее можно было назвать «синекурой». Приходил я к десяти вечера и, заночевав на раскладушке у камина, утром, после девяти, возвращался домой. Впереди был свободный день, можешь, если повезет, найти работу еще и по совместительству, что я изредка и делал, подрабатывая на стройках капитализма.

Зимой я растапливал камин и вел молчаливые диалоги с огнем - видимо, во мне невольно воскресали языческие гены; беседуя с огнем о своем житье-бытье, я не скрывал самых сокровенных тайн. Если огонь в камине не успокаивал, я обращался к Чарли - так звали собаку, охранявшую со мной дискотеку. Чарли был заслуженным ветераном капиталистического труда. Зная это, он вел себя по-хозяйски, выделяя тех, на кого надо полаять слегка, для порядка, на кого погромче, а с кем можно обойтись без всякого лая, дружелюбно проводив до ворот или дальше. В общем, у него было завидное чутье на людей, он лучше меня отличал плохих от хороших. Я о многом рассказывал Чарли, и он молчаливо соглашался со мной, или же возражал беззлобным рычанием.

Иногда я читал перед сном книги из моей скудной библиотеки. Кое-что из непрочитанного у Андрея Платонова, открыл для себя с опозданием на много лет Набокова, в чем-то поняв не только его утонченную прозу, где за каждой строкой угадывается боль вынужденного изгнанника, но и его оправданную желчь в адрес своей чопорной, по его выражению, отчизны.

Я прочитал «Лолиту». Горящий камин в зимнюю ночь способствует прозрениям, отказу от прошлых заблуждений - такова, наверное, магия огня.

Я поднимался заполночь, когда не спалось, с раскладушки и шел к стойке бара. Напитков было много - десятки знакомых и не опробованных. Хозяев рядом не было, кроме Чарли. Но он меня не осуждал, когда я начинал дегустировать, начиная с ирландского виски - несравненного эликсира для бодрости души - и переходя к другим, не уступавшим в крепости напиткам.

Возвращался я к раскладушке в полубреду, вспоминая вслух что-то из Блока, чаще всего из «Незнакомки»: «И пьяницы с глазами кроликов «ин вино веритас» кричат», - и, словно эхом, из Есенина: «А мой удел катиться дальше вниз»... Потом в пьяном сознании воскресало прочитанное однажды в молодости у Хемингуэя: «Только в двух случаях нельзя пить: когда пишешь и когда сражаешься»... «Значит, - думалось мне, - пить надо сейчас, потом будет некогда, вся жизнь впереди – одно большое сражение». В качестве ночного сторожа сражаться мне было не с кем, воры не появлялись, да и кто станет рисковать из-за нескольких выкраденных из бара бутылок спиртного. К тому же со мной был надежный друг Чарли. И я продолжал пить за счет своего славного хозяина, втайне прося у него прощения и надеясь расплатиться с процентами, когда сказочно разбогатею.

Надеюсь, и славный «Каритас» простит мне привычную страсть к неопробованным напиткам. Что может заменить их в долгую зимнюю ночь у камина?

Руслан ГАЛАЗОВ

Опубликовано в газете "Комсомольская правда в Испании"

(c) 2006, Ediciones Rusas Mediana, S.L., "Комсомольская правда в Испании"