Как ни печально, приходится признать, что Россия для Испании всего лишь одна из экзотических стран вечных снегов и льдов, Испания же для России...

Но сначала – важная информация: в Москве открывается Центр испанской культуры – Институт Сервантеса. Ничего удивительного: трудно найти в истории человечества фигуру более значимую для русских, чем сервантесовский Дон Кихот. Россия попросту непредставима без Дон Кихота и донкихотства, а также без волшебного мифа об Испании, который живет в душе россиянина по крайней мере на протяжении двух последних столетий.

Как и когда этоначалось? На сознательном уровне в эпоху романтизма, на подсознательном – гораздо раньше, в те незапамятные времена, когда долгой снежной зимой нет-нет да и замечтается русский человек о рае земном, а страннички и калеки перехожие донесут до него туманную весть о дальнем крае, где цветет и пахнет апельсинно-лимонное дерево, что дает плоды сладкие да холодов не боится, потому как морозов в том краю отродясь не бывало. И была та весть, будто зеленая веточка в клюве залетной касатки, мечтой замерзающего о вечном тепле. О чем только ни сказывали страннички: и о людях с песьими головами, и о Бове-королевиче, и о бусах стекла мутного веденецкого (читай: венецианского), и о чудах-юдах, живущих в далекой земле Гишпании – ведь именно так долгое время произносилось название страны, пришедшее в Россию из Польши. Русская лубочная картинка донесла до нас изображение диковинного зверя, якобы найденного в этой самой Гишпании – помесь быка и тигра с испанским грандом – чудища, кое «прежде чем оно найдено было, ревело так, будто бы сорок пар волов ревело». Словом, там у них все не по-нашему и куда интереснее.

В эпоху галломании, охватившей русскую аристократию в XVIII– XIXвеках, образ Испании поступает в Россию прямиком из Франции. Об испанцах судят в основном по романам Лесажа. За испанским национальным характером закрепляются эпитеты «страстный», «гордый», «ревнивый», «мстительный», «тщеславный». Черты эти, плохо уживающиеся с представлениями о христианских добродетелях, приводят в восторг умы романтические. Зловещий отсвет костров инквизиции за спиной закутанных в черные плащи, бледных от еле сдерживаемой страсти кабальеро, живущих «у бездны на краю», – как тут не дрогнуть сердцам романтиков да еще в холодной России! Конечно, прекрасна Франция, но уж и вовсе божественно, наверное, под южным небом, где, подобно пушкинской Лауре из «Каменного гостя», можно воскликнуть: Недвижим теплый воздух – ночь лимоном И лавром пахнет, яркая луна Блестит на синеве густой и темной – И сторожа кричат протяжно: ясно!.. А далеко, на севере – в Париже – Быть может, небо тучами покрыто, Холодный дождь идет и ветер дует. – А нам какое дело? Да уж, на севере – в Париже... В нескольких строках Пушкин формулирует тот образ Испании, которому суждено надолго закрепиться в русском сознании, создает притягательнейший для русского человека магнит: Я здесь, Инезилья, Я здесь, под окном. Объята Севилья И мраком, и сном. Или: Ночной зефир Струит эфир. Шумит, Бежит Гвадалквивир... Кстати, известно, что Пушкин учил испанский язык: у него в библиотеке обнаружены книги на испанском с его пометками. Да и имя Дон Гуан в «Каменном госте», вместо традиционного офранцуженного Жуана, говорит о стремлении приблизиться к настоящей, «не парижской», Испании. Есть в этой драме и еще одно словечко, подтверждающее некоторое знакомство поэта с испанским: это слово «вента» (venta) – «постоялый двор». Его, пожалуй, и не всякий испанист знает, а пушкинский Дон Гуан говорит: «Я стою/ за городом, в проклятой венте». Но это так, к слову.

Лермонтова, великого романтикаи мистика, далекая Испания и вовсе завораживает. В его семье бытует предание об испанском предке герцоге Лерма, портрет которого поэт пишет в юности. Может, предание и правдиво? Может, одним родством и таинственным сквозь века общением душ только и можно объяснить пустынный, чисто кастильский, пейзаж возникающий в знаменитом стихотворении: Выхожу один я на дорогу: Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит. Не на человеческом языке написано, на ангельском. К кому из земных творцов близко? Не знаю. Ну разве что к испанским мистикам.

В 1845 году Испанию посещает Василий Боткин. Его книга очерков об этой стране имеет в России огромныйошеломляюший успех. Им восхищаются, ему подражают. Подражание неизбежно ведет к вульгаризации и опошлению темы, и вот на авансцену уже выступают безжалостные пародисты, прекрасно, впрочем, уловившие сущность русских воздыханий о далеком Юге: Тихо над Альгамброй. Дремлет вся натура. Дремлет замок Памбра. Спит Эстремадура. Дайте мне мантилью; Дайте мне гитару; Дайте Инезилью, Кастаньетов пару. (Козьма Прутков. Желание быть испанцем)

Об Испании как объекте тайной страсти русского человека можно говорить бесконечно. Кто усомнится, что Кармен– наша российская национальная героиня? Да это отражено на всех уровнях: от высшего – хрестоматийных стихов Блока, до повседневно-бытового – с детских лет памятного мыла и одеколона с красивым, хищным профилем цыганки на обертке и этикетке. Там еще была красная роза. Только вот в волосах или в руке? Не помню. Кажется, все-таки в волосах.

Стоит ли говорить, что без Дон Кихота не появился бы у Достоевского князь Мышкин? (О романе Сервантеса в России речь особая, серьезная, долгая). Или о том, что в сравнении с прочей прагматичной Европой Испания всегда казалась России родной сестрой по свободе и беззаботностипарящего духа? Ведь недаром знаток и смелый исследователь русского национального характера писатель Гончаров, проплывая некогда мимо берегов Испании на фрегате «Паллада», вздыхал: «...пожить бы там, полежать под олеандрами, тополями, сочетать русскую лень с испанскою и посмотреть, что из этого выйдет». А Россия и Испания XXвека? Какой сложный, какой захватывающе интересный разговор! И очень долгий. Поэтому вспомним пока хотя бы прославленную «Гренаду» Михаила Светлова. Она, в сущности, все о том же: о нашей неизбывной, исторически сложившейся влюбленности. А помните у Гоголя в «Записках сумасшедшего», как господин Поприщин на работу в департамент не пошел, а «большею частию лежал на кровати и рассуждал о делах Испании»? И как он сделал открытие, «что у всякого петуха есть Испания, что она у него находится под перьями»? Вот и у нас, россиян, так вышло, что «под перьями», то есть близко к сердцу. И с этим, по счастью, ничего не поделаешь.