Поступая в Физтех – сложнейший в те годы технический ВУЗ Москвы – Вадим был полон самых смелых амбиций. И все они были связаны с наукой. Он натурально собирался осчастливить человечество парой-тройкой фундаментальных открытий, способных, если и не перевернуть мир, то хотя бы заметно его изменить. На младших курсах МФТИ все были такие – полные осознания своей врожденной гениальности.

О литературе Вадим не задумывался вовсе, хоть читал невероятно много и ему даже снились «писательские» сны. Есть, оказывается, и такие: перед глазами ползут километры строчек, ты интуитивно чувствуешь их ритм, но содержание от тебя ускользает - явление, описанное неоднократно разными литераторами. Баловство рифмами в школе и в институте в счет не идет – это было несерьезно. Тем занятнее оказалось однажды узнать, что благодарное человечество сохранило изустно первое стихотворение, воспевшее унитаз в физтеховском общежитии – об этих «гениальных» строчках автору напоминают до сих пор.

По окончании МФТИ цели остались теми же, амбиции не уменьшились – Вадим думал лишь о науке и бросился изо всех сил становиться звездой отечественного искусственного интеллекта, который тогда усиленно развивался в рамках «ответа» американцам и японцам. Получалось у него это неплохо, и ни о какой литературе не думалось. И тут вдруг он оказался вовлечен в одну романтическую историю, а на ее излете из него, совершенно негаданно, один за другим посыпались стихи...

История быстро скончалась, и больше о ней народившийся поэт не вспоминал – очевидно, ее роль заключалась лишь в этом толчке. «Стихи были ужасающе плохи», – оценивает он свое раннее творчество. - «Если бы ко мне сейчас пришел с ними начинающий юноша, я бы уверенно посоветовал ему следует заняться чем-то другим». К счастью, показать свои стихи было некому, кроме друзей, которые с Поэзией знакомы были плохо. Им многое нравилось, это воодушевляло, и где-то лет через пять из куколки вылупилось-таки подобие бабочки - стихи стали получше, да и Вадим к тому времени научился управлять своей творческой энергией, не расплескивая ее беспорядочно во все стороны, а концентрируя в каждом конкретном произведении. Как результат, за следующие пять лет он издал два стихотворных сборника, где попадались неплохие вещи, нравившиеся самому автору. Но в целом своей поэзией он был и остается доволен не слишком.

Все это время сознание Вадима пыталось определить – кто же он на самом деле? Поэт? Ученый? Кто-то еще? Он мало спал и очень много работал, старясь усидеть на двух стульях. Ему это в общем-то удавалось, ни одна из сторон не страдала.

- Не думаю, что если бы у меня не было второй, научной жизни, я написал бы больше стихов. По-моему, свой «стихотворный» творческий потенциал я использовал на все сто, - уверенно заявляет Вадим сегодня.

- В конце концов ты определился?

- Где-то годам к 30 я вдруг понял, что я – писатель, причем – прозаик. И это при том, что до того я не написал ни одной прозаической строчки. Это было непонятно – в том числе и мне самому – но деваться было некуда, с собственным сознанием не поспоришь. Я тут же собрал лучшие свои стихи, издал их в виде поэтической книжки «Гудвину и Кэт» и начал писать большой роман в прозе. Заодно и окружающим я объявил, кто я такой есть, сообщив, что прочие занятия – лишь для зарабатывания денег.

- Окружающие, предполагаю, вовсе не ожидали такого поворота?

- Это вызвало достаточное количество недоверия и насмешек, скрытых и открытых. Почти никто не мог воспринять такое всерьез – к тому времени я уже защитил диссертацию, имел всякие научные успехи и даже какое-никакое имя, и, в общем, являл собой вполне успешный пример советского ученого. Однако вскоре все это стало неважно – СССР рухнул, Академии Наук обрезали финансирование, и советских ученых в природе не стало.

- Не только ученых, но и писателей, кстати, тоже...

- Не стало, в общем-то, и писателей – в старом смысле слова. Не стало вообще ничего привычного – все превратились в растерянных людей, спасавшихся поодиночке кто как может.

- Ты свое спасение обрел в новой профессии и в другой стране?

- В независимой России я прожил год, за который в моей жизни случилось немало. Роман (очень плохой) я забросил и больше к нему не возвращался. Я отчетливо понял, что новый российский социум мне чужд, хоть финансово я был вполне благополучен. И, главное, я окончательно осознал, что писательство – мое призвание, и стал связывать с ним амбиции, ничуть не меньшие, чем когда-то в отношении науки. Я уехал из России, занимался разными вещами, но всегда знал, что мое истинное занятие – написание художественных книг. Прошло, однако, восемь лет, прежде чем я начал по-настоящему писать прозу, и все эти годы я себя так или иначе к этому готовил.

Тот неоконченный роман многое мне открыл по части «специфики процесса». Я понял, что замахиваюсь на многое, но еще к этому не готов – не имея за душой достаточного эмоционально-духовно-мыслительного опыта – и что делать такие большие вещи невозможно, совмещая это с чем-то еще. Так у меня появилась цель – достичь материальной независимости, чтобы сконцентрироваться исключительно на писательстве, и, пока этого не случилось, за крупную прозу я не брался.

- Но стихи писать все же продолжал?

- Поэтический мой драйв тоже вскоре поиссяк – я с трудом наскреб стихотворений на второй свой, «американский» сборник («Двойник»). Все рифмы стали казаться избитыми, а получающиеся стихи – куцыми и вторичными. Зато я вдруг заинтересовался верлибром – сначала классического ритмического строя, а потом и более сложных ритмов и размеров, придающих поэтическому вроде бы тексту «прозаический» интонационный рисунок. Возможно, это был поиск компромисса – между желанием, умением и возможностями – а также подсознательное «обучение» тому, как делать большие вещи, имея в виду композицию, выдерживание тона, стиля... Процесс был тяжел и труден, я очень уставал, был почти все время недоволен собой, но в результате написал-таки две книги («В Неназванных Морях» и «Буэнос-Айрес»), в полной мере отразившие все усилия по переходу от поэтических форм к прозаическим. Переход был плавным. Но не легким.

- И, наконец, долгожданный роман случился, причем произошло это уже в Испании...

- Сначала случился ряд удач, подоспела долгожданная материальная независимость, я вновь перехал на другой континент, обосновался в Испании, где и начал писать первый свой настоящий большой роман – «Черный Пеликан», выпущенный недавно в России издательством «Амфора». Сейчас в самом разгаре работа над следующим, «Простая Душа», есть очень смелые планы и по поводу дальнейшего. Мое сознание в свое время оказалось право. Жаль, что ему тогда никто не хотел верить.

- А сам-то ты доволен своим первым, выстраданным романом?

- И да, и нет. Это, безусловно, серьезная книга, и многое, что задумывалось, там в той или иной степени удалось реализовать. С другой стороны, первое произведение такого масштаба неминуемо служило также и «полигоном», на котором я отрабатывал те или иные приемы, приобретал необходимые умения. Поэтому роман несколько неоднороден, и сейчас, с позиций «опытного» уже прозаика, я кое-что сделал бы по-другому. Но в целом, он, на мой взгляд, хорош, и я его люблю – тем более, что в него вложено огромное количество усилий и творческой энергии.

- А как приняли роман читатели?

- Читательские мнения по его поводу достаточно полярны – одним он очень близок, а у других вызывает отторжение. Это мне очень нравится – нет ничего лучше неравнодушия.

- Ты жил в США, теперь в Испании. Наверняка сравниваешь жизнь в той и этой «загранице». Не считаешь ли, что ошибся, переехав сюда из США?

- Конечно, в Штатах в целом жить лучше. Сервис хорош, отношение к иностранцам более лояльное, в социуме есть некая «энергия стремления», которая ощутимо бодрит, даже если ты сам стремишься к иному. Возможно, я туда вернусь через несколько лет. Но о том, что уехал оттуда 5 лет назад, не жалею нисколько – я к тому времени очень устал от Америки и ее заморочек. У меня был очень тяжелый процесс выхода из американского бизнеса и забирания своих денег – я потратил много нервов и лишился остатков иллюзий. Здесь же мне ничего ни от кого не нужно, равно как и окружающим от меня. Живу себе и живу – как на даче, в творческом отпуске. Изолированность очень помогает сосредоточиться и не отвлекаться от работы. У Испании есть всем известные преимущества – климат, кухня, близость морей. Во внутреннюю же испанскую жизнь я, можно сказать, не вовлечен, и она меня не слишком интересует. К тому же, Мадрид куда ближе к Москве и Питеру, чем Вашингтон – фактор для меня немаловажный, поскольку именно там происходит вся русскоязычная литературная жизнь.

- Пять лет – достаточный срок, чтобы присмотреться к стране. Что тебе нравится в Испании, от чего коробит?

- Нравится общая атмосфера дружелюбия и человечности. Ее слой достаточно тонок, как и везде, но хорошо, что он вообще есть – в отличие, например, от России. Все же, когда тебе улыбаются, это приятно – каково бы ни было «содержание» этих улыбок. В Испании они более искренни, чем в США – там отношения между людьми пожестче. Про Россию я даже и не говорю. Ну, а не нравится всеобщее разгильдяйство – в основном, конечно, в практическом смысле. Я понимаю, что разгильдяйство и дружелюбие – связанные вещи, но от этого легче не всегда.

- А влияет ли чужая языковая среда на писательский труд?

- Для меня это вопрос больной - я довольно долго прожил вне русскоязычного пространства. В свое время английский был для меня основным языком общения, и я стал переживать, что это идет не на пользу моему литературному русскому. Работа над «Черным Пеликаном» показала, что не все так страшно, но все же к освоению испанского я отношусь весьма прохладно, хоть он конечно и проникает в меня сам собой. Возможно, это напрасные страхи, да еще и подкрепленные ленью. В целом же, особых причин учить его специально у меня нет – я тут не зарабатываю денег, а для общения на бытовом уровне мой запас более, чем достаточен. Вообще же, на писательский труд больше всего влияет умение сконцентрироваться и выложиться в том, что делаешь, до конца. Как наверное и на любой другой.

- Можно ли писателю-эмигранту, пишущему по-русски в другой стране, жить только своим творчеством?

- Жить своим творчеством в чужой стране не проще и не труднее, чем в своей – зависит только от дороговизны жизни. Имею в виду, что печататься-то писатель-эмигрант все равно будет в России. Кому нужна в Испании литература на чужом языке? Тут хватает и собственных литераторов, заваливающих издателей своими опусами. Прямой путь только один: издаться в России, чтобы потом твои книги привезли на международную ярмарку и продали права в другие страны. Все прочие пути – перевод текста и попытки пристроить его агентам или издательствам – куда более окольны. Успех, конечно, возможен, но, как и всегда, когда идешь против течения, отношение к тебе предвзятое: если, мол, твои тексты так хороши, то что ж тебя не издают на русском?..

Вообще, вопрос о том, как писателю жить своим творчеством, вызывает у меня тяжелое чувство. Потому что, по правде говоря, почти всегда ответ на него – никак. Не нужно миру писательское творчество – я имею в виду серьезную художественную литературу – и не хочет он платить за него денег. А готов он платить только за развлекательную продукцию, с легкостью доступную восприятию, причем желательно за ту, что имеет элемент «новизны» – скандал, эпатаж какой-нибудь. Но плоды писательского творчества далеко не всегда являются легко усваиваемым развлечением с пряным скандальным ароматом. Таковых писателей, не желающих быть «развлекателями», мир старается игнорировать. Если только ему не объяснят посредством удачного пиара, что эти конкрентные писатели являются модными и вообще хорошими.

Каковы бы ни были мода и общественные тенденции, серьезная литература остается искусством, в котором, как в любом искусстве, коммерческие либо идеологические компромиссы невозможны - они выхолащивают суть. И никогда ее функция не сведется ни к развлечению, ни к публицистике, ни к формулировке «жизненных ценностей» - как бы общество ни пыталось втиснуть ее в эти узкие рамки, заманивая тиражами, популярностью и разного рода премиями. Каждый творец – индивидуалист, эгоцентрист и выразитель своего собственного «я», а вовсе не исполнитель социального заказа. Это в полной мере касается и писателей. Но, конечно, за такую вольность нужно платить – тем, к примеру, что мэйнстрим социальной жизни как правило проходит от тебя в стороне, и, соответственно, тебе оттуда не подкидывают лакомых кусочков. Бывают исключения, но они редки.

- А как можно познакомиться с твоим творчеством, где можно купить твои книги?

- Пока только в России и через Интернет – например, в «Озоне». Можно также зайти на мой сайт   – там выложены полные тексты.

Наша справка

Вадим Бабенко родился в России в 1961 году. Жил и работал в Москве, Вашингтоне, Мадриде. Литературной деятельностью занялся в 1985 году. В конце 80-х годов стал известен в московских интеллектуальных кругах своей неординарной поэзией. Многие работы того периода вошли в стихотворный сборник «Гудвину и Кэт», вышедший в 1992-м.

В 1996-м в США В.Бабенко выпустил книгу стихов «Двойник», практически не дошедшую до российских читателей. Впоследствии, отобранные и переработанные автором стихотворения из двух первых сборников вместе с некоторыми, не публиковавшимися ранее, вошли в его последнюю поэтическую книгу «Приют Ошеломленного Ковчега», выпущенную одновременно в России и Израиле в 2001 году.

Начиная с 1996-го все творческие усилия Вадима Бабенко были посвящены работе над двумя произведениями, сочетающими поэтические формы и развитые, «прозаические» сюжетные линии - «В Неназванных Морях» (2000) и «Буэнос Айрес» (2002).

Затем настала очередь «чистой» прозы. В 2004 году был закончен первый большой роман - «Черный Пеликан», изданный в России в конце 2005-го. Сейчас в работе находится следующий - «Простая Душа».

Беседовал Александр Пеунов

Опубликовано в газете "Комсомольская правда в Испании"

(c) 2006, Ediciones Rusas Mediana, S.L., "Комсомольская правда в Испании"