За свой вклад в русскую культуру в ноябре 2008 года в Кремле художественный руководитель мадридского Камерного театра имени Чехова Анхель Гутьеррес получил «Орден Дружбы». О своей жизни в искусстве, которая волею судьбы протекала в двух странах, он рассказал в интервью корреспонденту нашей газеты.

- Анхель, ваш театр небеспочвенно называют «русским островком в испанском море». С громадным успехом вы поставили многие спектакли гениального драматурга. Почему именно Чехов? Да к тому же - в стране Сервантеса?

- Будучи студентом московского ГИТИСа, я мечтал о возвращении в Испанию, о создании театра-студии. Долгое время это не получалось - я настолько прижился в России, что трудно было решиться. Вся моя жизнь прошла там: и творческая, и человеческая. Уехал же, в конце концов, лишь потому, что стало невыносимо жить и творить во временя застоя. Вот тогда-то и покинул родину. Верьте или нет, но я считаю своей родиной Россию.

Вернувшись в 1974 году в Испанию, сразу же стал думать о создании своей труппы. Ведь здесь была пустыня в театральном мире, не было ни школы, ни системы обучения. Настоящего театра в Испании до сих пор не нюхали. Лишь когда проходят фестивали, приезжает Фоменко, Товстоногов или английский театр, тогда испанцы узнают, что существует настоящий Театр.

Своей цели я достиг, создал театр-студию, которому через год исполнится 30 лет. Должен быть нескромным, но критика восторженно откликается о всех наших премьерах. Этот театр всегда удивляет, потому что это единый ансамбль. Считаю, что сумел воспитать своих учеников не только по Станиславскому, Мейерхольду и Вахтангову. Это – единомышленники, это – мои друзья. Люди, которые о мире думают и мечтают одинаково. И они обожают Чехова, как обожаю его я. Но не только Чехова, а и поэзию русскую, и песню. И Россию, о которой я им каждый день талдычу.

- Уму непостижимо такое пристрастие к Чехову…

- Когда я впервые прочитал его рассказы, а потом пьесы, - был потрясен! В душу навсегда запали его сюжеты, судьбы героев, язык. «Три сестры», «Вишневый сад», «Дядя Ваня»... Это живые люди, будто потерянные в космосе, - кричат, зовут, жалуются в ночи, в одиночестве. Но никто никого не слышит. До сих пор Чехов для меня – эталон драматурга, на чьем творчестве я буквально помешан.

После ГИТИСа я попросился в Таганрог – родной город Антона Павловича. Мне было важно окунуться в атмосферу, в которой он жил в отроческие годы. Нравственные критерии писателя настолько высоки, что даже теперь меня гложет мысль: имею ли я право, достоин ли ставить Чехова?..

- 30 лет для театра – это уважительное время. Наверное, можно подвести кое-какие итоги?

- Начал я с Гольдони. Труппа состояла из моих еще не оперившихся студентов. Исколесили тогда всю Испанию с «Киоджинскими перепалками». Тогда только умер Франко. И я подумал, что к месту будет именно комедия. Не ошибся: спектакль имел огромный успех.

Потом мы триумфально играли пьесу Мольера «Мещанин во дворянстве». Не стоит, конечно, перечислять все постановки, потому что за эти годы много успел сделать. Но главным считаю спектакль Горького «Дачники». Совершенно переосмысленная мной вещь.

Дачники – это буржуазно настроенные интеллигенты, которые отдыхают, не думая о том, что под ногами земля горит и что завтра все взорвется. А начинался спектакль тем, что публика входит через сцену, изображающую концлагерь, а на полу лежат зеки. Они поднимаются и поют лагерную песню на русском языке. Потом начинают вспоминать. Оказывается, это те самые дачники, не понимавшие, что происходит в России и мечтавшие о революции. Потом они оказываются жертвами этого режима. В общем, это страшный спектакль. Он снят на пленку профессиональным режиссером. И какие-то кадры вошли в документальный фильм «Его зовут Анхель»., сделанный обо мне на московском телевидении.

Скандальной получилась пьеса, ведь Испания - страна левая, даже коммунистическая. Большинство до сих пор влюблено в Сталина, Ленина, Троцкого, в социализм. Когда они посмотрели «Дачников», разразился скандал. Испанские коммунисты просили меня его закрыть. Говорили: это - антисоветская пьеса, антирусская. Из посольства приходили, и руки у них дрожали во время эпизода, когда работник НКВД насилует молоденькую героиню. Но что бы не говорили, это – исконно русская пьеса.

Этот спектакль смотрели здесь, в Испании, Борис Покровский - главреж Большого театра, а потом камерного музыкального, Юрий Любимов со своей труппой. Они просто обалдели. Мне Любимов сказал: «Даже сейчас, при Горбачеве, этот спектакль не пропустят в Москве».

- А не хочется поставить «Дачников» в России сейчас?

- Хочется. Думаю, это было бы потрясением. Я уехал при Брежневе с ненавистью к режиму, который столько несчастий принес, столько жертв и столько подлости сделал. Хотя до этого я был законопослушным гражданином. Восьмилетним мальчишкой прямо с Астурийских гор я приехал в СССР вместе с другими «детьми войны» и нас сделали пионерами, которые ничегошеньки не понимали. Нам вдалбливали в головы, что Сталин - наш учитель, друг, отец. И я верил, как и все. Поэтому, когда после ХХ сьезда открылась правда, мы, собираясь компанией - Тарковский, Высоцкий, мой испанский друг Дионисио Гарсия, Роберт Рождественский - ночами до хрипоты спорили о том, что обязаны сделать для будущего мира и России. Надеялись, что можно построить социализм с человеческим лицом…

- В репертуаре вашего театра и несколько спектаклей по Арбузову…

- Впервые я взялся за него еще в Таганроге. Это были «Шестеро любимых». А потом там же стал репетировать «Годы странствий» - это моя любимая арбузовская вещь. И с этой постановкой была целая история. Премьера была назначена на 1 мая, а за две недели его вдруг запрещают с формулировкой: «Это пессимистично». Я, конечно, в ужасе. И по совету одной мудрой дамы из горкома, куда я сунулся за помощью, поехал в Москву, к Алексею Арбузову. Мне открыл дверь высокий, красивый голубоглазый человек в халате. И сразу заявил: «Вы – испанец! И зовут вас Анхель Гутьеррес»... Удивлению моему не было предела: «Откуда Вы это знаете?!» Он ответил: «Очень просто! Только у испанца могут быть такие глаза. К тому же я читаю газеты и все рецензии на спектакли по моим пьесам. И знаю, что в Таганроге режиссер Гутьеррес репетирует «Годы странствий». Тогда Арбузов сказал, что ничем не может помочь и спросил, у кого я учился. Услышав, что у Андрея Михайловича Лобанова, заметил: «Мою «Таню» в его постановке тоже сначала запрещали, а потом она 20 лет шла с огромным успехом. Вот и идите по стопам своего учителя: сделайте такой спектакль, чтобы все ахнули!»...

Потом еще был «Мой бедный Марат». Ставить его я приглашал Олега Ефремова, но он не смог и посоветовал позвать Анатолия Эфроса. Но и тот по объективным причинам не приехал. А я поставил «Марата», который имел огромный успех. В нем звучали русские песни военного времени: «Эх дороги, пыль да туман...», «Синий платочек». И сидели зрители, как в храме, - не дышали. По окончании еще минут 20 не поднимались. А после со слезами выходили. Дело в том, что они не привыкли к русскому мышлению, к пониманию любви русского человека, к русской душе. А это все было в этом спектакле.

- А еще какие свои постановки считаете выдающимися?

- Со спектаклем Тирсо де Молины «Балконы Мадрида» ездил в Москву на Таганку по приглашению Николая Губенко. Все представления шли при аншлагах, хотя мы играли на испанском языке. Во время спектакля звучали испанские народные песни. Играли гитаристы, а четыре балерины исполняли фламенко. Мы видели, как русские люди радовались, веселились, забыв о своих трудностях. И считали, что свою миссию успешно выполнили.

Потом я поставил чеховского «Дядю Ваню», который шел три года. Люди до сих пор приходят и спрашивают: «Где «Дядя Ваня»? Где тот Чехов, которого мы увидели впервые?». С этой пьесой мы побывали во МХАТе на чеховском фестивале. Критика оценила нашу постановку выше трех остальных - новосибирской, японской и немецкой. И стали говорить: Анхель – самый русский режиссер в мире. Наверно, так оно и есть, ведь берегу русские традиции, любовь к русским гениям, духу русскому, к дружбе.

Я понимаю, что все движется: театр, музыка, живопись. Поэтому стараюсь шагать в ногу со временем, но... Чеховские духовность и красоту, его поэтические мечтания, его слово поэтическое сохраняю. Это для меня превыше всего. Это как музыка Баха, Гайдна, Моцарта...

- Я прочитал в испанских СМИ прекрасные отзывы на вашу постановку «Преступления и наказания» Достоевского. Потом были восторженные отзывы о «Моцарте и Сальери» в год Моцарта. Эти два спектакля - одни из последних ваших работ?

- Да. «Моцарта и Сальери» я два года переводил, стараясь сохранить пушкинский стиль, ритм, его дух. Очень удачное музыкальное сопровождение удалось сделать. Играл настоящий скрипач. Это получился «памятник» и Пушкину, и Моцарту одновременно. Поскольку это довольно короткий спектакль, объединил его с еще одной его маленькой пьесой – «Лебединая песня». Она была как бы прелюдией и оканчивалась пушкинскими стихами, которые и объединяли ее с «Моцартом и Сальери».

Потом - инсценировка «Преступления и наказания». Мне кажется, что для Испании это очень современная пьеса, хотя она во все времена актуальна. А здесь это просто еще и необходимость. И тоже была хорошая критика. Как и у «Палаты номер 6». Пожалуй, это мой лучший спектакль в Испании. Были моменты, когда публика в обморок падала.

Я всегда делаю спектакли без перерыва. Считаю, что представление должно идти на едином вздохе. Чтобы зрители не ходили курить, мороженое кушать.

Хочу еще «Даму с собачкой» поставить, и «Скучную историю», и «Черного монаха», а также другие рассказы. И сделаю это, потому, что обязан. Если не возьмусь, больше никто не сделает. В Испании ведь никто не знает ни чеховских рассказов, ни стихов пушкинских, поэтому это моя дань России – любимой родине, моим друзьям – умершим и погибшим, учителям, русскому небу.

- Благодаря вашим постановкам в Испании про Россию стали знать намного больше…

- Пожалуй, да. Осознаю, что в Испании являюсь основателем «русского островка» я являюсь гражданинкой России. В этой провинциальной (в смысле театра и кино) стране удалось создать истинный уголок России. Люди, приходящие к нам, наполняются русским духом. Начинают читать Толстого, Достоевского, Пушкина. Ездят в Россию, знакомятся с ней, открывают ее для себя, изучают русский язык.

- Знаю, что и мои соотечественники-украинцы бывают в вашем театре и выносят прекраснейшие впечатления.

- Я «проповедник» русский, а не украинский. Но Украину уважаю. Например, когда я делал «На дне» Горького, то актеры на украинском языке пели знаменитую песню с великолепными словами: «Гляжу я на нэбо, та й думку гадаю, чому я нэ сокил, чому нэ литаю...». Ее я обожаю, и она мне больше нравится, нежели у Горького было: «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно». И с Украиной у меня связаны не только воспоминания о гастролях с театрами «Ромэн» и Станиславского. Но, главным образом, с Адой Роговцевой, с которой я подружился на съемках фильма Иосифа Хейфица «Салют, Мария!» в 1970 году в Санкт-Петербурге. С тех пор не перестаю повторять, что это - удивительная личность. Не просто великая актриса, но и замечательный человек - добрейший, умнейший, понимающий больше, чем многие мужчины. Она многое рассказала мне о себе, о своем доме, о муже, которого обожала. И я очень полюбил эту замечательную украинскую женщину. Да украинскую ли? Для меня подобные личности выходят за пределы своей национальности, становятся мировым достоянием. Хотя она всегда рассказывала мне об Украине, пела ваши прекрасные песни. Пела и плакала, и волновалась. Это моя большая радость в жизни.

Мне вообще везло на встречи с легендарными людьми. Начиная с моего учителя Андрея Лобанова. И Дмитрия Шостаковича знал, напевал ему испанские песни. И Булата Окуджаву, и Владимира Высоцкого, и Андрея Тарковского – это мои большие друзья. И среди самых близких и любимых, которые останутся со мной до последнего вздоха, – Ада Роговцева, которую я всегда помню, как будто бы вчера видел. Очень хотел бы ее снова увидеть до того, как проститься с жизнью.

- А Гоголя, 200-летие которого сейчас отмечается, вы ставили?

- Да, «Женитьбу». Я влюблен в Гоголя и понимаю, почему ты меня спрашиваешь о нем. Это – украинский писатель, писавший по-русски. Но душа и гений его, несомненно, украинские. Многие в мире не ведают, что Гоголь – украинец. Хотя это же очевидно: «Миргород», «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Вий» - это же такая фантасмагория. Я очень внимательно читал Гоголя и мечтаю поставить его «Записки сумасшедшего». Давно перевел «Ревизора», но там много персонажей, а у меня денег нет. И снять какого-нибудь персонажа я не смею, потому что это такая гармоничная композиция.

- Какие впечатления остались у вас после фильма «Салют, Мария!»?

- Снимали его сначала в Польше – в Кракове и Вроцлаве. Там, кстати, я пострадал. Снимали эпизод, когда я на мотоцикле должен был объехать Аду Роговцеву. И кто-то из зевак толкнул меня локтем. Я упал и хорошенько ушибся. Снимали тоже на студии во Львове, который очень напоминает Испанию - очень европейский город. Озвучание картины делали уже в Киеве. Я там много раз бывал, и он мне очень нравится.

- В какие украинские города вы приезжали с театральными труппами?

- С театром «Ромэн» бывал в Днепропетровске, Запорожье, Николаеве. Там очень его любили. Тогда молодой Коля Сличенко блистал, а еще знаменитая Ляля Черная. Мы с огромным успехом гастролировали, снимались даже на телевидении.

Однажды в Запорожье или в Днепропетровске к нам пришла молодая цыганка с двумя детьми. Сказала, что хочет играть в нашей труппе. Я просмотрел ее и вскоре она начала выходить в главных ролях, что было очень неожиданно для маститых артистов. Так вот сразу, с места в карьер, начала Раиса Удовикова, вскоре ставшая очень популярной.

Тогда я очень привязался к Киеву, Днепру, к маленьким селам с неповторимым украинским колоритом.

- А сейчас давайте расскажем читателям, когда и где родился Анхель Гутьррес, как попал в Россию.

- У меня довольно странная биография. Я считаю себя русским, хотя родился в Гаване. Мать – кубинка, отец – испанец из Астуриас. День рождения - 28 августа 1932 года. По гороскопу я Дева, но в России числился Львом – в моих документах напутали, указав, что родился 21 августа. Эту оплошность исправили только после возвращения в Испанию. С трех лет я жил на родине отца в астурийских горах. Это самый прекрасный, райский уголок на Земле - маленькая деревушка посреди зеленых гор. В пять лет я уже помогал пастуху выпасать скот. Это были самые счастливые дни детства. Я тогда очень любил петь, в тиши гор слушать щебетание птиц, вдыхать запах земли. И никогда не думал, что после этой величественной красоты попаду в самый прекрасный город в мире - Ленинград.

В 1937 году во время Гражданской войны, после бомбежек Хихона, меня отправили в город на Неве. И это было самое счастливое, что произошло в моей жизни. Ленинград стал моей первой русской родиной. Я жил там до войны, до 1941 года, – на Тверской улице, около Таврического сада и Смольного. Прекрасный детский дом, где меня научили на рояле играть. Начал заниматься живописью. Меня очень полюбили, и я полюбил русских. Хотя первые два-три года ни с кем не разговаривал. Был как одичалый. Не понимал, как это мать может находиться от меня далеко. Но соприкоснувшись с добротой и даже материнской любовью, перестал чувствовать отсутствие матери. 22 июня 1941 года в Мартышкино под Финляндией нас застала война. Около полугода жили в Ленинграде, помогали в госпиталях, сбрасывали с крыш зажигательные бомбы. Голодали. Нелегко было. Но потом нас вывезли в город Буй Вологодской области. А оттуда нас перевезли на Урал. Сначала в деревеньку Канашово под Челябинском. Здесь мы начали делать концерты в фонд обороны. Затем нас вывезли в Челябинск, а оттуда - в город Миас. Прекрасный провинциальный городишко, где я провел чудное отрочество. Много читал, мечтал, дружил с русскими ребятами. А красота там какая - удивительный Ильменский заповедник, Уральские горы и леса потрясающие.

В конце войны нас перевезли в Болшево возле Москвы. Там я окончил 10 классов, толком еще не решив, какой путь избрать в жизни. Рядом с нашим детдомом был дом отдыха кинематографистов. Там часто бывали такие знаменитости как Ромм, Трауберг, Эйзенштейн. Они дружили с нашим детским домом. Мы у них бывали, давали концерты, пели испанские песни. Как-то Эйзенштейн спросил, кем бы я хотел быть. Я ответил, что очень люблю живопись и не против стать художником. Однако же обожаю и музыку, поэтому профессия музыканта мне тоже нравится. И тогда Эйзенштейн сказал: «Есть профессия, объединяющая твои устремления – кинорежиссер». Я очень обрадовался этому открытию и после окончания школы помчался во ВГИК. Меня не приняли, поскольку я не умел фотографировать, и посоветовали прийти через год. Но зато разрешили присутствовать на уроках Эйзенштейна по монтажу. До сих пор сохраняю его лекции, рисунки.

Потом я узнал, что есть другой режиссерский факультет, театральный. Выбор был сделан, но 2-3 месяца у меня не принимали документы - мне не исполнилось еще 18 лет. И снова повезло. Ректору Тарханову сказали, что молодой испанец каждый день приезжает из Болшева, и они не знают, что делать. Он прослушал в моем исполнении басню Крылова «Волк и ягненок», прочитанную с диким акцентом. Потом спросил, не знаю ли я «Украинскую ночь». Я знал ее, поскольку любил Гоголя. Тарханов, прослушав ее в моем исполнении, расхохотался. Между хохотом и слезами, махнув рукой, сказал: «Пусть подает документы на общих основаниях». Меня приняли, и я попал к Андрею Лобанову – гениальному человеку и режиссеру. Окончив ГИТИС с отличием, уехал в Таганрог, где проработал 3 года. Узнал улицы, где Чехов ходил, деревья, которые он трогал. Театр, библиотеку, дом его. Парк, в котором играл духовой оркестр грустные ностальгические вальсы. И я наполнился чеховской атмосферой. И до сих пор хочу вернуться в Таганрог. Это третья моя родина.

- Кто ВАШИ актеры в России и здесь?

- Все мои ученики. Я не могу работать с людьми, которые не говорят со мной на одном языке, когда не подходит мировоззрение, понимание метода, школы. И если не любят Россию, как люблю ее я. Если называть кого-то конкретно, то прежде всего Германа Эстевеса, Майю Бейлаустеги, которая ушла из театра и успешно снимается в кино. Это в Испании.
А российские мои ученики – сплошь знаменитости. Мне повезло. Володя Высоцкий хоть и не был моим учеником, но, будучи студентом МХАТа, приходил ко мне на репетиции в театр «Ромэн». Делал это тайком, прячась за кулисами. И знаменитый режиссер Фокин тоже. Он мне признался: «Я тайком приходил к вам на репетицию «Кармен» и сидел за кулисами, изображая рабочего сцены». А Володя приходил, главным образом, не для того, чтобы учиться у меня, а постигать премудрости игры на гитаре. Потому что лучше цыган никто на ней не играл. А там в то время блистал Поляков – гениальный гитарист. И потрясающий Ром Лебедев.

Я как-то обнаружил Высоцкого в театре, и он признался, что был на репетиции, и что очень любит цыган. Так мы и познакомились. Потом он пригласил меня на свой дипломный спектакль в студию МХАТа. Помню его в роли Клеща в спектакле «На дне». Даже в этой не очень выдающейся роли он сиял.

У нас тогда образовалась знаменитая компания: Володя Высоцкий, Андрей Тарковский, Артур Макаров, усыновленный Сергеем Герасимовым, – большой любитель организовывать вечеринки. Мы собирались чуть ли не каждую ночь. И Роберт Рождественский часто бывал. В дыму до хрипоты мы спорили до самого утра о том, что было, что будет, как жить, как обустроить мир, чтобы главенствовали справедливость, свобода, братство.

- А ваш друг и соотечественник Дионисио Гарсия, с которым вы уехали из Испании в 1937-м?

- Ну, конечно. Сейчас он в России живет. Это удивительно одаренная личность. Я думаю, что он с детства любил свободу, никогда не поддавался никакой агитации. Он – самородок. Великолепно и гениально играл на мандолине, гитаре, рисовал прилично. А потом окончил училище по резьбе по камню, стал одним из лучших в России резчиком. Лучшие скульптуры на Новодевичьем кладбище – это его работы. Он стал знаменитым. А потом Дионисио неожиданно увлекся философией. Написал книгу под названием «Мировоззрение». К тому же он играет на органе, пишет иконы. Считается одним из лучших иконописцев.

Дионисио всегда был авторитетом в нашей компании. Тарковский, когда у него возникали сомнения или вопросы, всегда спрашивал совета: «Дионисио, а ты как думаешь? Как тебе фильм?..» А тот хрипловатым тихим голосом говорил не спеша: «Думаю, что это не то». И объяснял свою мысль спокойно и доходчиво.

Помню, как Тарковский пригласил нас на тайный просмотр запрещенного поначалу «Андрея Рублева». Я, конечно, обалдел от увиденного. Упал перед Андреем на колени и сказал, что не понимаю, как он - такой маленький, щуплый и бледный - мог поднять такую махину наперекор этой державе. И он заплакал. А потом поинтересовался мнением Дионисио. Тот сказал: «Я могу лишь повторить слова Анхеля. Мы знали, что ты очень талантлив и любим нами не только за талант, но и за скромность, доброту. Но то, что ты гениальный настолько, мы не подозревали. Каждый день встречаемся, выпиваем, по плечу похлопываем, как и ты нас. Но ты, поверь, как Микеланджело»...

- Некоторых своих друзей вы уже упомянули. Но список-то, наверное, побольше?

- Очень интересными были встречи у Валентины Ивановны Мартьяновой – в переулке Садовских, напротив ТЮЗа. Она готовила великолепный чай, а спиртное не разрешалось. Единственное, что можно было принести, так это – сладости. По пятницам туда приходили легендарный Юрий Любимов, Алексей Глазырин, работавший со мной в Таганроге, а потом в «Белорусском вокзале» снимался – великолепный актер. Писатели приходили, поэты. Мы общались, говорили о своих делах, проблемах, спорили о будущем, о театре, о смысле жизни. Это были необыкновенно интересные посиделки за самоваром. У меня хранится фотография Любимова с надписью: «Помни всегда пятницы у Валентины Ивановны, как мы сидели за столом под абажуром».

Позже я пригласил Любимова в «Ромэн». Но в театре на Таганке сняли главного режиссера. Театр разваливался, и предложили Любимова. Тогда он позвал меня с собой. Но я решил не уходить. Ведь мои актеры на меня молились. И тогда я попросил Любимова взять в труппу Высоцкого, у которого возникли проблемы с трудоустройством. А до этого ходатайствовал за Валерия Золотухина. Юра очень любил музыку и хотел сделать театр музыкальной драмы. Вот я и порекомендовал моих учеников из ГИТИСа: Золотухина и Нину Шацкую. И Любимов взял их сразу. Валера, кстати, в «Салют, Мария!» исполнил роль батьки Махно.

- Правда ли, что именно Вы познакомили Высоцкого с Мариной Влади?

- Было такое. Мой друг Макс Леон, корреспондент газеты «Юманите», сообщил мне, что приезжает Марина Влади. «Если хочешь, поедем ее встречать, - сказал он. - А потом соберемся у меня или пойдем в ресторан». В аэропорт я не поехал, а организовал в ресторане ВТО столик на 6 персон. Макс попросил пригласить еще кого-то с гитарой, чтобы попеть. Я позвонил сначала Золотухиным. И сказал, что если свободен Володя Высоцкий, то пусть вместе с ними приходит. И попросил захватить гитару. «Есть такое дело, маэстро», - бодро отчеканил Валера.

Золотухины появились первыми, а чуть попозже и Володя. Но как только он сел и увидел Марину, - потерял дар речи, застеснялся. Ведь незадолго перед этим написал песню, где она упоминалась. Мы выпили, конечно, стали разговаривать. Но Высоцкий мало говорил и мало ел. Он был потрясен. Потом заехали к Максу и до утра пели песни. Золотухин стремился перепеть всех. Но я сразу понял, что единственный, кому нужно было петь, это Володя. Ведь Марина с него глаз не сводила и хотела слушать только его. Произошло, как говорят «замыкание»...

- Подводя итог жизненного пути, вы считаете себя счастливым человеком?

- Ну... Толстого, когда спрашивали об этом, то он говорил, что счастье – это как зарница. Промелькнет и все. Постоянного счастья нет, потому что жизнь – штука сложная, много неожиданностей, и довольно неприятных, преподносит. Например, расставания с друзьями, городами, любимыми людьми, которые умирают или просто живут вдали от тебя. Расставание с Россией меня счастливей не сделало. Но, вообще, если подвести итог, я – счастливый человек. Счастливый, что попал в Россию, узнал русский язык, могу читать Пушкина и переводить его. Как и Гоголя, Толстого, Достоевского, Лермонтова. И, безусловно, моего родного Чехова.

- Если отмотать жизнь назад, Вы бы прожили ее иначе?

- Кое-какие ошибки и промахи, наверняка, были. Но я не жалею. Думаю, что честно жил. Меня научили честно жить, честно любить, честно дружить и честно служить искусству.

Побеседовал Константин Любченко

Опубликовано в газете "Эспаньола"

(c) 2009, Ediciones Rusas Mediana, S.L., "Эспаньола"